Это все… [СИ] - Татьяна Апраксина

Предка эти мысли не посетили тоже.

Они посетили новичка в составе Дома и двух бывших верных Администрации, отдавших свою лояльность Проекту, а не Медному Дому — и не готовых приравнять две эти структуры.

Должно быть, их уважаемый социолог хотел третью руку, чтоб описывать происходящее всеми сразу. Уникальная ситуация. Уникальные конфликты структур, установок, персоналий…

Все же лично мне кажется очень важным и ценным, что это ощущение неправильности настигло не только меня, слушательницу, но их самих, там и тогда.

В древние времена первопредки облепляли сломанные конечности толстым слоем липкой грязи и сушили ее на солнце, пока она не затвердевала, и эта корка удерживала края кости. Когда мы вышли в пустые пространства, у нас были защитные поля, слабые по сравнению с теперешними, но оставившие оболочки из грязи только в памяти врачей, любопытных к истории своего дела. Но сломанные конечности срастались под защитой поля только чуть быстрее и никакие стимуляторы не могли сократить этот срок до одной девятой суток. Все, происходящее с живым, имеет свой естественный ритм и срок. Исцеление в первую очередь. Но всегда есть точка, в которой изменение начинается. Если ее нет, нет и жизни.

Раэн Лаи Энтайо-Къерэн-до, старший связист опорной базы Проекта

Ярость беспомощности вспыхивает и гаснет, остается гнев, и гнев находит нужную дорогу. В Проекте есть разумное существо, для которого не писаны законы. Я еще не родился, а они уже не были писаны. У нее есть свои верные под каждым куполом и в каждом подразделении и боевой корабль, а у меня — системы связи. Чего мы не сделаем вместе?

Я вызвал ее по внутренней связи и вкратце объяснил положение дел. Она сказала — «жди меня у себя», и я ждал много дольше, чем был готов. Она пришла, и я спросил — «что мы будем делать?», а она ответила, что если я не знаю, то так и быть, придется мне объяснить, и через несколько мгновений я напрочь забыл о том, что происходящее — такая же дурная весть, чем услышанное выступление Старика и объяснения Сэндо.

У нее был не только боевой корабль, у нее был движок для прохода через дыры, через пространство «нигде», и кое-что еще в запасе. Когда ее выбросило сюда, она не шла в составе каравана, как докладывала властям, она летела одна, а когда путешествуешь в пространстве один, под рукой должно быть очень много всякого, что обычному разумному покажется лишним. Противозаконные занятия тоже требуют и оборудования, и знаний. Рычаг и точка опоры… это шло дальним, четвертым или пятым потоком, а потом тело-разум-память отказались понимать, воспринимать лишнее.

Я выпал из глубокого короткого сна, как вернулся из обморока — и это было настолько схожее с потерей сознания ощущение, что я невольно попытался нащупать на лице маску и поправить ее. Был в моей недолгой работе вне куполов такой печальный опыт, запомнившийся, видимо, навсегда. Жест принес боль в левой руке, прямо по всем суставам — и я как-то очень быстро очнулся и осознал себя. Надежно прификсированным к стене силовым наручником из арсенала охранителей. С этой штукой я уже был знаком. Госпожа Рассветный Ужас была добра на свой лад, и лента оказалась шириной в два пальца. Не больно — если только не трепыхаться, — но надежно.

Комплимент, подумал я. Большой комплимент. Она не поступила бы так, если бы не считала меня помехой… серьезной и при этом достаточно симпатичной ей лично. С нее сталось бы и попросту убить. Я просто это знал кожей, памятью этой самой кожи.

Но что она задумала и чем я мог бы ей помешать?

И что она задумала такого, чтобы я мог захотеть ей помешать? Она не могла быть согласна со Стариком. Но даже если так — несколько часов, что я проведу здесь, ничего не решают. Все произойдет не сегодня и даже не завтра. Если ей было так важно выключить меня, что-то на ходу сейчас — или даже уже случилось, пока я спал. А может быть не меня, а связь? Но я бы помог ей…

Если только по планам госпожи Нийе мне не полагается быть невинным и незамешанным честным мальчиком — с очень прочным и достаточно смешным и неловким извинением. Достаточно смешным и достаточно неловким, чтобы ему поверили.

Но зачем? Для чего? Почему не сказать мне?

Я был чуть менее невинным и честным мальчиком, чем она рассчитывала: я дотянулся свободной рукой до монитора связи и вызвал помощь, смущенно, но не без гордости поведав, кто надо мной так подшутил. Об остальном помощь могла догадаться сама по моему виду. Я был, скажем так, несколько понадкусан и местами поцарапан.

На моем месте, в моем возрасте было бы просто глупостью не похвастаться — пусть даже оказавшись в глупом положении в итоге; а так я даже не хвастался напрямую.

Но похвастаться толком не получилось — кивнули понимающе, отцепили быстро, заклеили, почти не глядя — и сразу сказали: одевайся, тут у нас. А на стене уже светится «у нас» — коридор, малая транспортная платформа с двумя мешками на ней и госпожа Нийе чем-то под полем оперирует — шлюзом. Поле переливается интерференцией не хуже бабочки. Боевое.

И конечно, поминает она рыбу, а кого же еще.

Платформа. С мешками.

Обводной, техническая система. Я бегу. Дышу медленно, на счет на три-и-три — мне потом действовать и разговаривать. Я бегу — мне кажется, что серо-синяя обивка нерабочих панелей тянет ко мне ложноножки, короткие, прозрачные на концах, снотворное не метаболизировалось, как следует, а я бегаю, обращение разгоняю. Я бегу — а она в систему объясняет, что она, Нийе, без госпожи, без происхождения, без корней и родословной, без аффилиации, кроме мятежа, всех этих пузыриных правил не признавала, не признает и не будет признавать. И если по этим правилам, которые протухли десять тысяч лет назад, но и до того сочинены были рыбьим мозжечком, потому что мозга там не ночевало, даже рыбьего… Если по ним ради того, чтобы спохватившимся неразумным уродам было удобнее жить со своим уродством, должны умереть два хороших живых, которые еще и этих неразумных спасли — то может пора бы всем втянуть воздух носом и заметить, какими потрохами он пахнет? И не лезть под руку. А если запах не доходит, то вспомнить, что «бабочка» — там, снаружи. И она хорошо автоматизирована.

По правде говоря, всерьез никто не